Неточные совпадения
— Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал, какие были эти неприятности. Он не мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его не
жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава
Богу, поправилось.
— Вы сходите, сударь, повинитесь еще. Авось
Бог даст. Очень мучаются, и смотреть жалости, да и всё в доме навынтараты пошло. Детей, сударь,
пожалеть надо. Повинитесь, сударь. Что делать! Люби кататься…
Это название она приобрела законным образом, ибо, точно, ничего не
пожалела, чтобы сделаться любезною в последней степени, хотя, конечно, сквозь любезность прокрадывалась ух какая юркая прыть женского характера! и хотя подчас в каждом приятном слове ее торчала ух какая булавка! а уж не приведи
бог, что кипело в сердце против той, которая бы пролезла как-нибудь и чем-нибудь в первые.
— Батюшка Петр Андреич! — сказал добрый дядька дрожащим голосом. — Побойся
бога; как тебе пускаться в дорогу в нынешнее время, когда никуда проезду нет от разбойников!
Пожалей ты хоть своих родителей, коли сам себя не
жалеешь. Куда тебе ехать? Зачем? Погоди маленько: войска придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны.
— Это — правда,
бога я очень люблю, — сказал дьякон просто и уверенно. — Только у меня требования к нему строгие: не человек,
жалеть его не за что.
— Нет, ради
Бога, нет! — бросившись к нему, схватив его опять за руку, с испугом и мольбой заговорила она. —
Пожалейте меня: что со мной будет?
«Рад бы душой, — продолжает он с свойственным ему чувством и красноречием, — поверьте, я бы всем готов пожертвовать, сна не
пожалею, лишь бы только зелени в супе было побольше, да не могу, видит
Бог, не могу…
Прежде всего ей пришлось
пожалеть, что Привалову неудобно поместиться в доме Бахаревых, — злые языки могут
бог знает что говорить!
Да и
Бог милостивее воззрит на обоих вас, ибо если уже ты столь
пожалел его, то кольми паче
пожалеет он, бесконечно более милосердый и любовный, чем ты.
Уж коли я, такой же, как и ты, человек грешный, над тобой умилился и
пожалел тебя, кольми паче
Бог.
— Да чего их жалеть-то? Ведь ворам в руки они бы не попались. А в уме я их все время держал, и теперь держу… во как. — Филофей помолчал. — Может… из-за них Господь
Бог нас с тобой помиловал.
— Маша! — воскликнул Чертопханов и ударил себя в грудь кулаком, — ну, перестань, полно, помучила… ну, довольно! Ей-богу же! подумай только, что Тиша скажет; ты бы хоть его
пожалела!
— То-то, пора за ум взяться. Побойся
бога да
пожалей мать, страмница!
Вот какие были два первые свиданья. Но этот второй обед идет уже как следует; они теперь уже с толком рассказывают друг другу свои истории, а вчера
бог знает, что они говорили; они и смеются, и задумываются, и
жалеют друг друга; каждому из них кажется, что другой страдал еще больше… Через полторы недели нанята маленькая дача на Каменном острове, и они поселяются на ней.
— Счастлив твой
бог! — однако не утерпела Марья Алексевна, рванула дочь за волосы, — только раз, и то слегка. — Ну, пальцем не трону, только завтра чтоб была весела! Ночь спи, дура! Не вздумай плакать. Смотри, если увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Спущала до сих пор… не спущу. Не
пожалею смазливой-то рожи, уж заодно пропадать будет, так хоть дам себя знать.
Все споры и недоразумения разрешались при посредстве этого фактора, так что если б его не существовало, то еще
бог знает, не пришлось ли бы
пожалеть об нем.
— Так, так… То-то нынче добрый народ пошел: все о других заботятся, а себя забывают. Что же, дай
бог… Посмотрел я в Заполье на добрых людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и все перезаложили в банк. Одни строят, другие деньги на постройку дают — чего лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот добрый у меня уродился: чужого не
жалеешь.
На вопрос, как им живется, поселенец и его сожительница обыкновенно отвечают: «Хорошо живем». А некоторые каторжные женщины говорили мне, что дома в России от мужей своих они терпели только озорства, побои да попреки куском хлеба, а здесь, на каторге, они впервые увидели свет. «Слава
богу, живу теперь с хорошим человеком, он меня
жалеет». Ссыльные
жалеют своих сожительниц и дорожат ими.
— Конешно, родителей укорять не приходится, — тянет солдат, не обращаясь собственно ни к кому. —
Бог за это накажет… А только на моих памятях это было, Татьяна Ивановна, как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и в дом к нам взяли из бедной семьи, как лошадь двужильная бывает. Да-с… Что же,
бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту
жалеют… Так я говорю, Макар?
Вчера Щепкин принес мне ваши листки, добрый друг мой фотограф; с сжатым сердцем читал я их; на этот раз
пожалел сильно, что нет у меня власти. Однако я через кого могу буду здесь действовать — авось
бог поможет песчинке что-нибудь сделать… Так сильно все это меня волнует, что… действует и на организм…
— Ах! Жизнь их была какая разнесчастная! Вот судьба-то горькая какая! И уже кого мне
жалеть больше, я теперь не знаю: его или ее. И неужели это всегда так бывает, милый Соловьев, что как только мужчина и женщина вот так вот влюбятся, как они, то непременно их
бог накажет? Голубчик, почему же это? Почему?
Несколько раз мать перерывала мой рассказ; глаза ее блестели, бледное ее лицо вспыхивало румянцем, и прерывающимся от волнения голосом начинала она говорить моему отцу не совсем понятные мне слова; но отец всякий раз останавливал ее знаком и успокаивал словами: «Побереги себя, ради
бога,
пожалей Сережу.
— Одну тебя
жалею, а то бы уж даа…вно моя головушка на воле была, ей-богу, ей-богу.
— И Сарапка давал; оба начальника мы давали; ну, он тоже, видно, не побоялся
бога, а шкуры своей больше
пожалел.
Принял он, сударь, и схиму, перед кончиной, по той причине, что перед лицо божие похотел предстать в ангельском всеоружии; об одном только
жалел, что не сподобил его
бог мученический венец восприять, что вот он на свободе преставляется, а не в узах и не в тесноте.
Вот, ей-богу, сейчас пойду, лист гербовой бумаги куплю! не
пожалею шести гривен — прямо к губернатору!
— Слава
богу, после генерала осталось добра много: достало бы на лапти не одному этакому беспардонному князю, а и десятку таких; конечно, что удивлялись, зная, сколь госпожа наша на деньгу женщина крепкая, твердая, а для него ничего не
жалела.
— Что ж? — продолжал капитан. — Суди меня
бог и царь, а себя я не
пожалею: убить их сейчас могу, только то, что ни братец, ни Настенька не перенесут того… До чего он их обошел!.. Словно неспроста, с первого раза приняли, как родного сына… Отогрели змею за пазухой!
Подхалюзин. Что об вас-то толковать! Вы, Самсон Силыч, отжили свой век, слава
Богу, пожили; а Алимпияда-то Самсоновна, известное дело, барышня, каких в свете нет. Я вам, Самсон Силыч, по совести говорю, то есть как это все по моим чувствам: если я теперича стараюсь для вас и все мои усердия, можно сказать, не
жалея пота-крови, прилагаю — так это все больше по тому самому, что жаль мне вашего семейства.
— Но кто ж в том виноват?.. — воскликнул Егор Егорыч. — Всякое безумие должно увенчиваться несчастием… Вы говорите, чтобы я простил Тулузова… Да разве против меня он виноват?.. Он виноват перед
богом, перед законом, перед общежитием; если его оправдает следствие, порадуюсь за него и за вас, а если обвинят, то попечалюсь за вас, но его не
пожалею!
— Великий государь наш, — сказал он, — часто
жалеет и плачет о своих злодеях и часто молится за их души. А что он созвал нас на молитву ночью, тому дивиться нечего. Сам Василий Великий во втором послании к Григорию Назианзину говорит: что другим утро, то трудящимся в благочестии полунощь. Среди ночной тишины, когда ни очи, ни уши не допускают в сердце вредительного, пристойно уму человеческому пребывать с
богом!
Вправду ли Иоанн не ведал о смерти Серебряного или притворился, что не ведает, чтоб этим показать, как мало он дорожит теми, кто не ищет его милости,
бог весть! Если же в самом деле он только теперь узнал о его участи, то
пожалел ли о нем или нет, это также трудно решить; только на лице Иоанна не написалось сожаления. Он, по-видимому, остался так же равнодушен, как и до полученного им ответа.
— Никто людей не
жалеет, ни
бог, ни сами себя…
Он казался мне бессмертным, — трудно было представить, что он может постареть, измениться. Ему нравилось рассказывать истории о купцах, о разбойниках, о фальшивомонетчиках, которые становились знаменитыми людьми; я уже много слышал таких историй от деда, и дед рассказывал лучше начетчика. Но смысл рассказов был одинаков: богатство всегда добывалось грехом против людей и
бога. Петр Васильев людей не
жалел, а о
боге говорил с теплым чувством, вздыхая и пряча глаза.
— Так вот как она строго жизнь наша стоит! — говорил отец, почёсывая грудь. — И надо бы попроще как, подружнее жить, а у нас все напрягаются, чтобы чужими грехами свои перед
богом оправдать али скрыть, да и выискивают грехи эти, ровно вшей в одежде у соседа, нехорошо! И никто никого не
жалеет, зверьё-зверьём!
— Да ведь так. Чего жалеть-то? Дана
богом сила, стало быть, пользуйся ей…
В ее душе не было упреков; она не дерзала вопрошать
Бога, зачем не пощадил, не
пожалел, не сберег, зачем наказал свыше вины, если и была вина?
— Не знаю, не знаю, мой милый. Ничего не знаю. Ну поезжай с
Богом. Нет, постой… еще минуточку… Наклони ко мне ухо… Знаешь, о чем я
жалею? — зашептала она, прикасаясь губами к моей щеке. — О том, что у меня нет от тебя ребеночка. Ах, как я была бы рада этому!
— Неправда, вот и неправда! Эх, Марка! — Старик расхохотался. — Уж как просил меня чорт энтот! Поди, говорит, похлопочи. Флинту давал. Нет,
Бог с ним! Я бы обделал, да тебя
жалею. Ну, сказывай, где был. — И старик заговорил по-татарски.
— Дети — большое счастие в жизни! — сказал Крупов. — Особенно нашему брату, старику, как-то отрадно ласкать кудрявые головки их и смотреть в эти светлые глазенки. Право, не так грубеешь, не так падаешь в ячность, глядя на эту молодую травку. Но, скажу вам откровенно, я не
жалею, что у меня своих детей нет… да и на что? Вот дал же
бог мне внучка, состареюсь, пойду к нему в няни.
— Ах, нет, пожалуйста, не
жалейте! Да и какое там возможно добро? Одного выручай, другого топи. Нет, это тоже не по мне, и я благодарю
Бога, что я на своем месте.
Наташа(прижимаясь к нему). Ну… одно я тебе скажу, Василий… вот как перед
богом говорю! — как только ты меня первый раз ударишь… или иначе обидишь… я — себя не
пожалею… или сама удавлюсь, или…
— Шабаш, ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь не грех нам отдохнуть и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон тот борт… Ну, живо! Дружней!
Бог труды любит! — заключил он, поворачиваясь к жене и посылая ее в избу. — Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его хозяйка, сноха и Ваня пошли к воротам. — Давайте-ка и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким! Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее
жалеть!.. Еще, еще!
Парень-то ты ловкий: через это и
жалею больше, ей-богу, право!..
— Перелезай на ту сторону. Время немного осталось; день на исходе… Завтра чем свет станешь крыть соломой… Смотри, не замешкай с хворостом-то! Крепче его привязывай к переводинам… не
жалей мочалы; завтра к вечеру авось, даст
бог, порешим… Ну, полезай… да не тормози руки!.. А я тем временем схожу в Сосновку, к печнику понаведаюсь… Кто его знает: времени, говорит, мало!.. Пойду: авось теперь ослобонился, — заключил он, направляясь в сени.
Старые что малые, хочется, чтобы
пожалел кто, а старых-то никому не жалко. (Целует Серебрякова в плечо.) Пойдем, батюшка, в постель… Пойдем, светик… Я тебя липовым чаем напою, ножки твои согрею…
Богу за тебя помолюсь…
— Окончательно пропадаю, — спокойно согласился сапожник. — Многие обо мне, когда помру,
пожалеть должны! — уверенно продолжал он. — Потому — весёлый я человек, люблю людей смешить! Все они: ах да ох, грех да
бог, — а я им песенки пою да посмеиваюсь. И на грош согреши — помрёшь, и на тысячи — издохнешь, а черти всех одинаково мучить будут… Надо и весёлому человеку жить на земле…
— А тут урядник с старостой — шасть: слова, что ли, не те, кто ее разберет, да и в холодную, только и пожила. Несут ее, матушку, мужики
жалеют, да мне и самому жалко, я и говорю: не бойсь, машинка! теперь не секут. Ей-Богу, правда, на этом месте провалиться!
— Я на одну минутку, — начал зоолог, снимая в сенях калоши и уже
жалея, что он уступил чувству и вошел сюда без приглашения. «Я как будто навязываюсь, — подумал он, — а это глупо». — Простите, что я беспокою вас, — сказал он, входя за Лаевским в его комнату, — но я сейчас уезжаю, и меня потянуло к вам.
Бог знает, увидимся ли когда еще.
— Жаль и мне его, — устало проговорила игуменья, опуская глаза. — Воздай ему
бог за зло добром, а только
жалею я…